Елена Катасонова - Бабий век — сорок лет
— Ты что опаздываешь?
— Искал…
— Я ж объяснил!
— Потому и нашел.
Голос низкий, сдержанный, почти бас, что приятно Удивляет Дашу: сейчас почему-то сплошь дисканты. В проеме появляется высокий мужчина, сзади маячит довольный Женька. «Те же и гость для подруги жены», — мысленно комментирует Даша. Недавно смотрела пьесу, действующие лица — сплошь «он, она, ее подруга, его любимая женщина…». Все перепутано, ничего не разобрать толком, и неясно, зачем герою кроме жены еще и любимая женщина, которую он тоже не любит.
Игорь бросает на Дашу мгновенный негодующий взгляд: все, кажется, понял. А что, собственно, понимать? Он с женой, Женя со Светой плюс Даша и плюс Валерий. Что понимать-то? — беспомощно злится Даша.
— Знакомьтесь…
Ира со Светой выходят как раз вовремя, чтобы принять участие в ритуале взаимных рукопожатий. Ира очаровательна: прямой носик, темные, как вишни, глаза, сиреневый брючный костюм. А главное, юная, совсем девочка, нежная кожа прорывается сквозь мощный заслон косметики, свежий рот не в силах скрыть коричневая зачем-то помада, перламутровый маникюр подчеркивает прелесть молодых рук.
Валерий, несмотря на пятьдесят с чем-то, гораздо интереснее Игоря: хорошее мужское лицо — прямой нос, сжатый решительный рот, умные глаза под большими очками в тяжелой роговой оправе. Да, Игоря рядом с ним не поставишь. Света замечает произведенный эффект, косится на Дашу: ну что, рада? Рада, конечно! Хорошо, когда лицо хорошее, и плохо, когда плохое. В юности, если начинал ухаживать некрасивый, невзрачный и становилось скучно, Даша сурово себя одергивала: «Не смей судить по внешности, не надо!» Теперь поняла — надо, и даже очень: лицо выражает сущность, внутренний мир, с появлением мимических морщин — особенно. Бывают, конечно фантастические исключения (криминалисты доказывают): убийца с ликом святого, философ с физиономией дегенерата, но это же исключения! В сорок лет Даша гораздо переборчивее, чем в двадцать, и в смысле внешности тоже.
Ира с детской укоризной смотрит на мужа: тоже сравнила, похоже, расстроилась, тщеславная девочка! А Игорю, кажется, все равно — задумался, посерьезнел не к месту и не ко времени, что, черт возьми, с ним такое?
— За стол, братцы, за стол! — по-хозяйски шумит Женя. — Быстренько провожаем старый, в общем, вполне приличный год!
И вот они садятся за стол и поднимают бокалы, муж чины следят за тарелками дам, чтобы было всего понемногу: салат, колбаса, шпроты, крохотные пирожки с мясом — гордость и мастерство Светы, соленые грибы, собранные близнецами под водительством Жени, красная рыба и прочее, прочее. Оркестр Поля Мориа создает лирический фон, в углу мерцает экран телевизора — без пяти двенадцать Женя встанет и включит звук. Света все не отойдет от обязанностей хозяйки: скользит по тарелкам материнским озабоченным взглядом, то и дело срывается с места и бежит в кухню — вроде все предусмотрено, а нет то того, то другого. Женя ест, пьет, острит, всех развлекает и развлекается сам — привык, что душа общества, — Ира сидит неподвижно и прямо, стесняется, что ли, впрочем, пьет здорово, и все водку («Нет, спасибо, вина я не пью»). Но что же все-таки с Игорем? Не очень похож он на счастливого новобрачного. К Ире как-то по-чужому внимателен: подливает водки, чиркает зажигалкой — Ира закурила сразу, в тонких пальцах дымится длинная сигарета, — о чем-то предупредительно спрашивает. Ира кивает, но теплоты, близости между ними нет, это же всегда видно, этого никак не скроешь. А может быть, так только кажется Даше? Может, видит она то, что хочется видеть? Ира почти вдвое моложе, какая женщина в силах перенести столь мощный удар природы?
А Валерий безупречен: все внимание Даше, даже когда говорит с другими, не выпускает ее из виду — вовремя что-то доложено на тарелку, вовремя налита хрустальная рюмка.
— Внимание! Без десяти двенадцать! Игорь, тащи шампанское из морозилки…
Выключается музыка, гасится свет, вспыхивают огни на елке. Кремль, торжественные поздравления, бой курантов.
В эту ночь по всему городу (а может, и в других городах) на клочках папиросной бумаги под бой часов торопливо пишут желания, клочки сжигают, пепел бросают в шампанское, с последним ударом часов шампанское пьют — так велено в таинственной древней книге, книгу никто не читал и не видел, но на всякий случай советы ее исполняют.
Все приготовили карандаши, низко склонились к столу — свет только от елки да от телевизора, — все пишут, женщины взволнованно и серьезно, мужчины посмеиваясь, Уступая вроде бы женским прихотям.
— С Новым годом, ура!
Звенят бокалы, пенится всегда праздничное шампанское, кружатся пары на телевизионном экране. Даша выпивает пепел своего желания: «Любить». Клочок маленький, на одно только слово, и она повторяет, расшифровывает про себя заклинание: «Хочу любить, быть любимой, нет, это не обязательно, хочу сама любить, не могу в пустоте больше…» Упрямо жаждет она любви, видно, не чувствует еще своего возраста.
— Ваше здоровье, Даша…
Валерий, улыбаясь, чокается с ней отдельно. Глаза под дымчатыми очками смотрят ласково и внимательно. Начинается новогодняя ночь.
Они танцевали и танцевали — и парами, и всей компанией, прыгая, как дикари у ритуального костра где-нибудь в джунглях. Валерий принес с собой кассетный магнитофон, сам ставил кассеты, сам включал-выключал, никому не доверил драгоценное свое имущество. Танцевать, конечно, любили все, да еще под такую музыку — протяжные, тягучие стоны труб, смешливое кудахтанье саксофонов, томные вздохи зарубежных певиц — сплошь роковых соблазнительниц и красавиц.
И магнитофон, и пленки Валерий привез издалека, из Японии (он вообще, как выяснилось, объездил полсвета, пока не осел, впрочем не окончательно, в институте), в его обширном портфеле были еще и пластинки для Жениной жалкой «Ригонды», но пластинки за всю ночь так и не вытащили, вполне хватило магнитофона.
Ира вначале сидела отстранено и молча — не слишком умелые вихляния старшего поколения как-то не вдохновляли, — потом догадалась, что так и просидит всю ночь: никто, даже муж, не уговаривал. Тогда она встала и выдала класс. Молодое ее тело струилось и извивалось, глаза на неподвижном лице смотрели поверх голов, впрочем, Игорь с Валерием и рядом с ней оказались на уровне, а Женя ускользнул звонить кому-то по телефону. Даша со Светой благоразумно ретировались, да и устали уже. Они сели на диван и так сидели, глядя на Иру без зависти, но с печалью.
Потом Даша вышла в кухню — хотелось отдохнуть от жары, от грохота джаза — и неожиданно для себя поймала самый хвостик Жениной фразы: «Я очень, а ты?» И даже не фраза, а тихая нежность в Женином всегда бодром голосе поразила ее. Он положил трубку, рассеянно взглянул на Дашу, лицо его было грустным и тихим, куда девалась обычная лихая веселость.
— Пошли покурим? — быстро нашлась Даша.
— Пошли покурим, — машинально отозвался Женя.
Они курили, молчали, и Даша старалась не верить в очевидное, мало ли что он там «очень»? Но он разбил ее глупые надежды:
— Что делать, скажи? Ведь Света — это на всю жизнь…
— Я не знаю, о чем ты, — попыталась остановить его Даша, но он не стал останавливаться.
— Я так тоскую о ней, не могу больше…
— Женча, милый, не надо, — испуганно зашептала Даша. — Вы единственная благополучная пара, которую я знаю, последнее доказательство, что счастливая семейная жизнь возможна! Женя, это чувство пройдет!
— Но я не хочу, чтобы оно проходило… — Его лицо еще жило, еще светилось тем разговором. — Знаешь, что я понял? Брак — это терпение… Пошли танцевать…
Танго — старинное, ретро — Даша опять танцевала с Валерием, стараясь не думать о Свете и Жене. Мерцали, расплываясь в близоруких глазах, огни на елке, что-то хрипловато нашептывала любимая ею в студенчестве Дорис Дей. Валерий, сжимая руку, негромко переводил слова. И слова эти, принадлежащие не ему и не к ней обращенные, волновали и трогали — они были точны и печальны, как жаль, что Даша забыла английский, — и рука его была сильной и теплой, он казался таким надежным… Светлая тень надежды коснулась Даши своим крылом. А правда, может, что-то у нее еще будет, что-то припрятала напоследок судьба? Или это просто музыка, новогодняя снежная ночь, вино, огоньки на елке?..
В неохотном, подсвеченном снегом рассвете они вышли вместе на улицу и пошли, пригнувшись от бьющей навстречу, начинающейся, закручивающейся пурги к дому Даши. Было пусто и тихо, тротуары, деревья и фонари заносил жесткий снег, колкий ветер румянил лицо. Хорошо, что Света живет, в общем, близко и не надо мчаться через весь город в ярко освещенном вагоне метро, где смотрят на тебя сидящие напротив незнакомые люди, хорошо, что можно идти рядом, под руку, как давно ни с кем не ходила Даша, идти и чувствовать, что кто-то старается заслонить тебя от жгучего ветра.
